ЧАСТЬ II. ЛОБАЧЕВСКИЙ В ЛИТЕРАТУРНОМ ДИСКУРСЕ.
ГЛАВА 1. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОБРАЗЫ ЛОБАЧЕВСКОГО
В советское время о Лобачевском написано было несколько художественных произведений, авторами которых стали И. Заботин и Д. Тарджеманов.
Художественные произведения о Н.И. Лобачевском:
Н. И. Лобачевский
Высокий лоб, нахмуренные брови,
В холодной бронзе — отраженный луч...
Но даже неподвижный и суровый
Он, как живой, — спокоен и могуч.
Когда-то здесь, на площади широкой,
На этой вот казанской мостовой,
Задумчивый, неторопливый, строгий,
Он шел на лекции — великий и живой.
Пусть новых линий не начертят руки,
Он здесь стоит, взнесенный высоко,
Как утверждение бессмертья своего,
Как вечный символ торжества науки.
В. Фирсов
Это стихотворение В. Фирсова, посвященное Лобачевскому, хорошо известно, и отражает тот, немного монументальный, образ ученого, который сложился в советское время. Однако, это далеко не единственное обращение к образу Лобачевского в советской поэзии. В. Хлебников, В. Фирсов, Е. Евтушенко, В. Михановский, Е. Ефимовский, В. Челышев, А. Лихолет… Вот лишь неполный список поэтов, обратившихся в своем творчестве к образу Лобачевского..
Поэма Е. Евтушенко «Казанский университет».
В. Михановский «Пути параллелей» (Страницы жизни Николая Лобачевского). Поэма вышла в сборнике «Перевал» в 1980 году.
Михановский В. Н. Перевал М.: Советский писатель, 1980.
А.А. Лихолёт. «Лобачевский»
Все! Перечеркнуты "Начала".
Довольно мысль на них скучала,
Хоть прав почти во всем Евклид,
Но быть не вечно постоянству:
И плоскость свернута в пространство,
И мир
Иной имеет вид...
О чем он думал во вчерашнем?
О звездном облаке, летящем
Из ниоткуда в никуда?
О том, что станет новым взглядом:
Две трассы, длящиеся рядом,
Не параллельны никогда?
Что постоянному движенью
Миров сопутствует сближенье,
И, значит, встретятся они:
Его земная с неземными
Непараллельными прямыми
Когда-нибудь, не в наши дни?..
(c) А.Лихолет
Продолжая поиски Лобачевского, мы убеждаемся, что не можем обойтись на нашем пути познания гения только изобразительным искусством. Теперь мы решаемся обратиться к литературным образам Лобачевского и к тому, как причудливо воспринята была поэтами и писателями неэвклидова геометрия, этот загадочный мир, созданный Лобачевским. Зачастую, как это ни странно, восприятие это было связано с извечной темой русской литературы, – темой религиозного осмысления мира.
Три темы о Лобачевском.
Тема первая: Триумф материализма или путь к Богу?
Как отмечает, например, один из современных авторов К. Кедров «геометрия Лобачевского — это до сих пор не осмысленное духовное действо, которое соединило таинство православной литургии с таинством высшей математики. Это стало ясно только после трудов Флоренского, когда открыли обратную перспективу, когда мы поняли, в каких пространствах та геометрия работает, когда мы поняли, что вот именно в этих пространствах работает Троица Рублева, сферическая перспектива Софийского собора, только тогда стало ясно, что же значило это величайшее схождение».
Так, осмысление неэвклидовой геометрии Лобачевского нашло довольно своеобразное отражение у известного православного писателя и мыслителя Ивана Сергеевича Шмелева. Приведем отрывок, хорошо характеризующий отношение к новой геометрии Лобачевского и самому образу его создателя в одном из рассказов писателя: «Прочитанные мною книжки, которым я, студент, безот¬четно верил, открывшие мне «точное знание», д о к а з а н н о е научным опытом, отвергающие чудесное, называющие веру в чудесное фантазией и «детским», крепко сидят во мне; но я закрываюсь от них уловкой; ну да... знание отрицает, объяс¬няет научно все сверхъестественное, но... наука идет вперед и, может быть, как-то, когда-то проникнет в то..? Вот же Лобачевский, установил новый какой-то мир, совсем непо¬хожий на наш, земной, - мир, четвертого измерения! И оказалось, что доказанное нашей, эвклидовской, геомет-рией, - истина очевидная! - что параллельные линии н и к о г д а не пересекутся... - чистейшая ошибка! Я не знаю еще, как это доказал Лобачевский, не знаю и какого-то «четвертого» измерения, но я рад, что Лобачевский действи¬тельно это доказал, - это же все признали и прославили ге¬ниальность нашего математика! - доказал, что параллельные непременно должны пересекаться - где-то там, в бесконеч¬ности. И кажется, этот гений был очень верующим, как и Ньютон, как все эти добрые валаамские монахи…» (Шмелев И. С. Собрание сочинений. В пяти томах. Том 2. Въезд в Париж. М., 1998. С. 405).
Некоторые исследователи полагают, что идеи Н. И. Лобачевского оказали влияние и на Ф.М. Достоевского, с которым он якобы мог познакомиться в Петербурге, во время кратковременной командировки. В те годы писатель учился в Инженерном училище. Это лишь предположение, но все же оно заслуживает внимания. В пятой книге «Братьев Карамазовых» «Рго и contra» Иван говорит:
« . . . если бог есть и если он действительно создал землю, то, как нам совершенно известно, создал он ее по эвклидовой геометрии, а ум человеческий с понятием лишь о трех измерениях пространства. Между тем находились и находятся даже и теперь геометры и философы, и даже из замечательнейших, которые сомневаются в том, чтобы вся вселенная или, еще обширнее – всё бытие было создано лишь по эвклидовой геометрии, осмеливаются даже мечтать, что две параллельные линии, которые, по Эвклиду, ни за что не могут сойтись на земле, может быть, и сошлись бы где-нибудь в бесконечности». Некоторые исследователи считают, в этой связи, что Достоевский критикует «эвклидовский ум» Ивана, его неспособность приобщиться к иному, «неэвклидовскому» сознанию. С. 126. (Кийко Е. И. Восприятие Достоевским неэвклидовой геометрии // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1985. Т. 6. С. 120-128).
Видно, что для Шмелева и Достоевского «неэвклидовский» мир, «неэвклидовское» сознание есть доказательство иного «нематериального» мира, своеобразное доказательство существования Бога. Своеобразное отражение этой же идеи можно увидеть и в рассказе советского писателя В.Ф. Тендрякова «Чрезвычайное», где в обычной советской школе вдруг появляется верующий учитель математики Морщихин. И директор, обеспокоенный этим чрезвычайным происшествием, с тревогой говорит, что учитель математики «… в пользу господа станет орудовать не одними изречениями из ветхого завета, а теорией Лобачевского…» (Тендряков В.Ф. Чрезвычайное // Апостольская командировка. М., 1984. С. 228).
Однако в советской литературе тема «Лобачевский и религия» все же имела принципиально иное истолкование.
Тема «религия и Лобачевский» нашла свое непосредственное воплощение в произведениях советских писателей Д. Тарджеманова и И. Заботина. Эти авторы дают картину критического отношения Лобачевского к религии. В ней Лобачевский постепенно становится атеистом, а его идеи неэвклидовой геометрии становятся результатом его критического отношения к религии.
Так, тема «Лобачевский и религия» становится одной из центральных в произведениях Тарджеманова.
В романе «Лобачевский» в главе «Золотой треугольник» Тарджеманов рисует картину того, как молодой Коля Лобачевский ставит под сомнение догматичность любой веры как таковой, что приводит его к сомнениям относительно правильности пятого постулата Евклида. «Почему же постулаты и аксиомы, лежащие в фундаменте геометрических построений, приводятся не только без всякого доказательства или проверки, но даже без пояснения – на основании чего и каким путем возникли эти утверждения?.. разве они даны свыше, и их следует безоговорочно принять, как обороняемые страхом догматы веры?.. Верь – и не рассуждай… Вера? Во что? А через веру ли дорога к истине?» (Тарджеманов Д. Лобачевский. Казань, 1976. С. 154).
Эти размышления Лобачевского Тарджеманов ставит непосредственно с его воспоминаниями о неком старце иноке Варфоломее, старообрядце, который посетил однажды дом Лобачевских. Этот старец поразил Лобачевского своим мужеством и твердостью, но одновременно вызвал чувство сомнения в догматической, слепой вере, во что бы то ни было. С тех пор Коля задается вопросом о том, где же истинный Бог и какая вера истинна. Он обращается с этим вопросам и к своему деду, и к старому макарьевскому кормщику, повидавшему много стран, и к дьякону, жившему по соседству. Ему хочется поговорить об этом и с человеком другой веры. И он обращается к старику-татарину, служившему в гимназии ночным сторожем. Но ответы этих людей не удовлетворяют Лобачевского, и он обращается к религиозной литературе и Библии. Однако ответы на свои вопросы он находит не в религиозной литературе, а в философских и научных книгах. (Тарджеманов Д. Лобачевский. Казань, 1976. С. 154-162; Он же. Серебряная подкова. М. 1979. С. 156-164; Он же. La Geometrie Des Diex. M. 1989. P. 152-159).
«…– Вот она, вера!– воскликнул теперь Коля в пустом классе, обращаясь к лежавшим на столе учебникам». (Там же. с. 162).
Тарджеманов изображает как постепенно, под влиянием античной философовской мысли и философов-материалистов нового времени, юный Лобачевский приходит к выводу о том, что «основные геометрические положения должны быть выведены не из божественного разума, а из природы опытным путем». (Тарджеманов. Д. Серебряная подкова. М. 1979. С. 167) .
Вот один из диалогов, созданный Тарджемановым на страницах его книг, где юный Лобачевский отстаивает свои материалистические взгляды в споре с Никольским и Кондыревым.
«Стремясь же познать причину существования всего, в том числе пространства и движения, мы сталкиваемся неизбежно с мыслью о боге, как о первопричине всего существующего. Даже великий Ньютон и тот склонялся…
– Не менее великий Гераклит, – прервал его Николай, – говорил, если помните, следующее: мир, единый, никем не создан из богов и никем из людей, а был и будет вечно живым огнем.
– Безбожник ваш Гераклит! – возгласил Кондырев. – И мы потрясены его неслыханным вольнодумством!».
(Тарджеманов. Д. Юность Лобачевского. Казань. 1968. С. 231; Он же. Серебряная подкова. М. 1979. С. 251; Он же. Лобачевский. Казань. 1976. С. 252; Он же. Юность Лобачевского. Казань, 1987. С. 266; Он же. La Geometrie Des Diex. P. 245).
У И. Заботина в романе «Лобачевский» Николай Иванович в компании Г.И. Солнцева, И. Симонова и И.Е. Великопольского также высказывает атеистические взгляды. На замечание Солнцева о том, что философ Кант «через лабиринт философизма пришел к преддверию храма веры», Лобачевский парирует, что «именно поэтому его и нужно свергнуть». И далее замечает: «В науке ничто не может быть основано на вере. С тех пор как творец «Естественной теории неба» сделался автором «Критики чистого разума», он перестал быть мудрецом». (Заботин И. П. Лобачевский. М. 1956. С. 21). Несомненным отзвуком такого «атеистического» Лобачевского можно считать и строчки из известной поэмы Е. Евтушенко «Казанский университет», где умирающий Лобачевский, словно персонаж с картины «Отказ от исповеди», отталкивает священника.
Есть у всех умирающих прихоти,
и он шепчет,
попа отстраня:
«Перепрыгивайте,
перепрыгивайте,
перепрыгивайте меня…»
«Глубокий атеизм» Лобачевского отмечал в своих набросках к задуманному, но так и ненаписанному роману о Лобачевском и известный советский писатель Вениамин Каверин. (Каверин В. Литератор: дневники и письма. М, 1988. С. 66).>
Но был ли Лобавский атеистом? Одним из наиболее ярких подтверждений этой мысли можно было бы считать запись, сделанную Кондыревым, помощником инспектора студентов, в инспекторском журнале о том, что юный Лобачевский «явил признаки безбожия». (Каган В.Ф. Лобачевский. М.; Л. 1948. С. 58). Характерно, что так – «Явил признаки безбожия» называлась даже одна из глав в книге о Лобачевском, вышедшей в известной серии ЖЗЛ. (Колесников М. Лобачевский. М., 1965. С. 35-54.) Однако, этот эпизод можно рассматривать как простую месть Кондырева Лобачевскому за те эпиграммы, которые тот на него писал, ведь обвинение в атеизме влекло за собой серьезные последствия. (Каган В.Ф. Лобачевский. М.; Л. 1948. С. 58). В. Каган считал, что «кроме этого обвинения со стороны Кондырева, мы не имеем прямых оснований считать, что Лобачевский был склонен к атеизму». (Там же. С. 59). А что говорят воспоминания современников об отношении Лобачевского к религии?
Философские взгляды Лобачевского, как и его мировоззрение, к сожалению, известны нам не в полной мере. Еще меньше известно об отношении Лобачевского к вопросам веры. В этом отношении до нас дошли весьма противоречивые сообщения и мнения. По воспоминаниям П.А. Пономорева, который в свою очередь ссылался на слова В.К. Савельева, «Лобачевский регулярно посещал университетскую церковь. Он стоял в храме, погруженный обыкновенно в задумчивость и слегка покачиваясь». Тот же Пономарев вспоминал: «Однажды я обратился к бывшему профессору богословия отцу М.М. Зефирову с вопросом: как относился Лобачевский к религии? И получил ответ: В отношении религии Н.И. был так же своеобычен, как и во всем другом; его воззрения не укладывались в рамки определенного вероисповедания; но могу сказать вполне искренно: христианина такой глубины я более не встречал в своей жизни». (Записи П.А. Пономарева о Н.И. Лобачевском со слов его современников // Материалы для биографии Н.И. Лобачевского. М.;Л. 1948.С. 675)
Еще одно любопытное замечание оставил Н.П. Вагнер, по словам которого, в университетской церкви, выстроенной по мысли Лобачевского, сверху имелось маленькое круглое окно, в которое было вставлено оранжевое стекло с изображением всевидящего ока, как известно, являющегося одним из масонских символов. (Воспоминания Н.П. Вагнера // Материалы для биографии Н.И. Лобачевского. М.;Л. 1948. С. 643).
А.В. Васильев высказывал предположение, что Лобачевский под влиянием одного из своих учителей, а именно Броннера, весьма сочувственно относился к учениям иллюминатов, что даже нашло свое отражение в знаменитой речи «О важнейших предметах воспитания». (Васильев А.В. Броннер и Лобачевский. Два эпизода из жизни первых профессоров Казанского университета – Казань, 1893).
Тема вторая: «Гений и злодейство».
Как одно из тёмных преступлений, для тупиц недоказуем гений… (Е. Евтушенко)
И, пожалуй, наиболее интересным, ярким и заметным элементом в поэтическом восприятии Лобачевского можно считать тему «гений и злодейство». Яркий пример тому образ Лобачевского в поэме Е. Евтушенко «Казанский университет».
/ Как одно из тёмных преступлений,
для тупиц недоказуем гений /
/ Шаркуны,
шишковисты,
насильники,
вам гасить -
не гореть суждено.
На светильники и гасильники
человечество разделено /
/ Но победу,
гений,
можешь праздновать,
даже если ты совсем один,
если у тебя,
светильник разума,
гривенника нет на керосин. /
Трагический образ непонятого гения дополнен у Евтушенко драматизмом последних минут умирающего Лобачевского, всеми забытого и ослепшего.
/ Свет - в отставке.
Ректорствует темь.
Словно некто,
вроде постороннего,
Лобачевский выброшен из стен
университета,
им построенного.
Лобачевский слепнет.
Бродит призраком,
кутаясь
в засаленный халат /
/ Горек мёд быть за границей признанным,
ежели на родине хулят. /
Примерно в то же самое время, что и Евтушенко, к образу Лобачевского обращается и другой поэт, Владимир Михановский в поэме «Пути параллелей» (Страницы жизни Николая Лобачевского). Поэма вышла в сборнике «Перевал» в 1980 году.
Михановский В. Н. Перевал М.: Советский писатель, 1980.
Как и у Евтушенко, в центре внимания Михановского, при обращении к образу Лобачевского, мотив непонятого гения, дополненный драматизмом последних дней жизни, осмеянного и забытого при жизни великого человека.
Мы куда, мы откуда – не все ли едино?
Им от века милее привычный уют.
Лобачевский, прозренья твои им темны…(В.Михановский)
/ Но кому это нужно?.. Коллеги снуют,
К лапкам патокой вязкою липнет рутина.
Мы куда, мы откуда – не все ли едино?
Им от века милее привычный уют.
Лобачевский, прозренья твои им темны.
Муравей, человек ли – пред богом равны.
Не поймут, Лобачевский… И мчится коряга,
И колышет ее грязноватая влага.
И все громче, как будто свершая обряд,
Ты, мол, разум утратил, – коллеги твердят.
– Это ж надо… Да что там, все стерпит
бумага…
Сумасшедший… Свихнулся… Сам ректор…
Бедняга! –
Отшатнулись коллеги, отстали друзья…
Может, в партии жизни зевнул ты ферзя?
Бденья долгие… Пот солоней солеварен.
Здравомыслие руки над миром простерло
И отступников дерзких хватает за горло.
Изгаляется в пасквилях мерзких Булгарин.
– Чушь, – кричат, – Лобачевский, нелепица,
бред. /
/ Насмешек настырных осы,
Слушок… Ядовитый смех…
Летят в столицу доносы
На ректора от коллег. /
/ Параллели мечты, параллели желанья,
Параллели любви, параллели страданья?..
Шестьдесят с небольшим – это много иль мало?
Ты не лез, видит бог, на помост пьедестала.
Ночь vже не покинет. Что ж ныне осталось?
Посчитать и прикинуть – так самая малость…
Прежде всех ты почуял – сквозь стылую млечность
Параллели, сливаясь, спешат в бесконечность.
Слишком рано…
Других убедить ты не в силе.
И тебя осмеяли, при жизни забыли.
Просто видел ты дальше, чем видит иной.
Интересно, что у Михановского, наверное, совсем не случайно, рядом с Лобачевским появляется вдруг другой гений – Пушкин. И конечно вспоминается тут и «Моцарт и Сальери» и переплетаются образы гениев старых и новых, гениев и злодеев, гениев признанных и непризнанных…
В 1833 году Пушкин приезжал в Казань. Мог ли в это время Лобачевский встретиться с поэтом? Сведений об этом не сохранилось. И, тем не менее, Михановский рисует нам такую гипотетическую встречу двух гениев – Пушкина и Лобачевского, и сюжет этой встречи органично вплетается в продолжение все той же темы…
/ Над осеннею Волгою тальники гнутся,
Осокори означены грустью столикой.
Лобачевский и Пушкин могли ль разминуться
На просторах трехмерных России великой? /
/ Кто-то в двери вошел, невысокого роста.
Поклонился легко, поздоровался просто.
Рост, пожалуй, под сто шестьдесят
Уловил математика взгляд.
Сам себе Лобачевский не верит:
Пушкин
залу
стремительно мерит!
Фукс блеснуть из последних старается сил.
Свои вирши читает хозяйка,
Ожидая, чтоб Пушкин ее похвалил.
Гостя ждет под окном таратайка.
Время позднее. Ходиков стрелки слились.
Указуя в зенит, в неподкупную высь.
– Что ж, подышим! – сказал, поднимаясь, поэт.
По свободе пройтись бы не худо. –
Лобачевский слегка улыбнулся в ответ:
– Прогуляться-то можно, свободы вот нет,
Без нее уж придется покуда!.. /
/ Общепризнан один,
И не понят другой./
В замечательной книге стихов о науке и ученых «След колесницы» обращается к образу Лобачевского Е. Ефимовский.
О Лобачевском сразу вспомнят тут...
А Лобачевского в живых уже не будет. (Е. Ефимовский)
В Казани вышел труд его в журнале.
Ученые плечами пожимали.
Ни слова одобренья.
Слышал лишь:
— Так, господа, гора рождает мышь! —
Непониманье.
От него не скрыться.
В нем столько боли, горечи таится...
Оно сжимает, давит, словно спрут...
Но в Петербург
его отослан труд.
Должны. Должны понять его в столице.../
/ А математика отправили в отставку.
Забытый всеми, быстро угасал.
Ослеп. Но труд упрямо диктовал,
внося то добавленья, то поправку.../
О чем он думал
в свой последний час?
Быть может, о пространствах
беспредельных,
где нет привычных людям
параллельных,
иль думал он о будущем,
о нас?
И физика в дальнейшем подтвердила:
теория его не миф, не сон.
Луч света не прямой — вблизи светила
он силой тяготенья искривлен./
/Ученый Гаусс, времени невольник,
хоть в круг вписал семнадцатиугольник,
но здесь ошибся. Мир его осудит...
А в письмах Гаусса все истину найдут.
О Лобачевском сразу вспомнят тут...
А Лобачевского в живых уже не будет./
Тема третья: Бунтарь.
Я Разин со знаменем Лобачевского логов. (В. Хлебников)
И пусть пространство Лобачевского летит с знамен ночного Невского (В. Хлебников)
Мы ещё душою крепостные,
но потомки наши -
пусть не мы! -
это демократия России! (Е. Евтушенко)
Гений, гений, просторы вселенной исчисли!
Это тоже восстанье – восстание мысли. (В. Михановский)
И все-таки министры проглядели...
Ведь главный труд его о параллелях —
то революция... То был вперед рывок.
В двадцатый век. Понять министр не смог,
и многие увидеть не сумели... (Е. Ефимовский)
При обращении к образу Лобачевского заметен и еще один мотив. Это мотив бунта Лобачевского, отождествления его идей с новыми революционными веяниями, революционной романтикой. Не случайно, В. Хлебников обращается к образу Лобачевского в поэмах «Разин» и «Ладомир», «Взлом вселенной», где образ Разина переплетается с образом Лобачевского, а пространство Лобачевского становится символом нового революционного пространства. Не случайно, первоначально поэму «Ладомир» Хлебников хотел назвать «Восстание». (Дуганов Р.В. Велимир Хлебников: природа творчества. М., 1990. С. 117) .
Вообще, Хлебников и Лобачевский это отдельная тема. Не случайно, что В. Каверин в своем задуманном, но ненаписанном романе о Лобачевском, хотел уделить этой теме особое внимание. И Каверин отметил, что у Хлебникова «Разин – Лобачевский, Казань, новый свет, свобода. Что свобода и новые измерения – в новом мире (именно измерения Лобачевского)» (Каверин В. Литератор: дневники и письма. М, 1988. С. 67).
«Хлебникова называли "Лобачевским слова". Его страстью была идея создания принципиально нового поэтического языка. Стихи его поражают обилием как архаизмов, так и неологизмов. Раньше других он провозгласил, что главным источником и материалом поэзии является язык. В поисках новых средств поэтической выразительности Хлебников внимательно изучал древний славянский язык и даже проникся культом языческого славянского мира».
И конечно в поэзии не осталась без внимания тема неэвклидовой геометрии, переосмысленная в поэтических образах, как тема судьбы и роковых встреч, философского осмысления мира и вселенной.
Но быть не вечно постоянству.
И плоскость свернута в пространство.
И мир иной имеет вид…
А.А. Лихолёт. «Лобачевский»
Это стихотворение давно уже стало хрестоматийным и вошло во многие книги, лекции и прзентации по геометрии Н. И. Лобачевского. А сам сборник «Час дождя», вышедший в Донецке в далеком 1982 году, в котором «Лобачевский» впервые был напечатан является сейчас библиографической редкостью. Александр Лихолёт и сегодня интересуется историей жизни Лобачевского. Особенно приятно, что Александр Анатольевич заметил и наше скромное исследование и проявил к нему интерес. Конечно я поинтересовался, почему образ Лобачевского заинтересовал когда-то Александра Анатольевича. И получил следующий ответ. По словам самого поэта, кстати инженера по профессии, в свое время его «восхитила мысль Лобачевского о никогда неокончательных формах мира, всегда несущего новые мировоззрения». Сейчас же, по словам Лихолёта, идеи Лобачевского интересны для него тем, что «дают повод задуматься о личностном бессмертии, но отнюдь не в религиозном ключе, а в научном. Например, если иметь в виду, что параллельно существующие и пока ещё не пересекшиеся бытийные парадигмы обязательно встретятся, взаимно обогатившись».
От себя добавим, что это замечание вполне современно и удивительным образом находится в русле последних высказываний ученых-физиков о мультивселенной, гипотетическом множестве возможно реально существующих параллельных вселенных.
Челышев Д. Геометрия удач
У каждого из нас своя прямая,
Им пересечься только раз дано.
И в их пересеченьи мы встречаем
Свою беду, судьбу, удачу, но…
У каждого из нас своя окружность,
Непроходящий круг проблем, забот,
Потерянность, утраченность, ненужность
И новый к потепленью поворот.
У каждого из нас свой треугольник.
И убегая от страстей своих,
Мы мечемся, настигнутые болью
И счастьем, поделенным на троих.
А как нас век кидает и ломает!
Но на губах так мало добрых слов.
У каждого из нас своя кривая
И ломанная с множеством углов.
Без названия
Когда-то Лобачевский думал, кутаясь в пальто:
"Как мир прямолинеен - видно, что-то здесь не то",
Но он вгляделся пристальней в загадочную высь
И там все параллельные его пересеклись.
Всё знакомо вокруг - тем не менее
На земле ещё много всего,
Что достойно, поверь, удивления
И моего, и твоего
Удивляюсь стихам, удивляюсь росe,
Удивляюсь упругости стали,
Удивляюсь тому, чему, кажется, все
Удивляться давно перестали.
Проблем на свете развелось, и каждая - орех,
И белых пятен хватит нам по тысяче на всех,
И в том, что жизнь - задачник, никаких сомнений нет,
Ты только не спеши и не заглядывай в ответ.
Всё знакомо вокруг - тем не менее,
На земле ещё много всего,
Что достойно, поверь, удивления,
И моего, и твоего.
Удивляйся дороге, от ливня сырой,
Удивляйся трезвону трамвая,
Удивляйся тому, чему люди порой
Удивляться вообще забывают.
Автор песни неизвестен.
Впервые она прозвучала в советской математической передаче "Семинар нерешённых проблем",и, к сожалению, в записи сохранился только первый её куплет
